Экологическое образование для всех: содержание, методы, формы

Краткий библиографический указатель (1990—1997)

Содержание

   Ещё лет пять назад с экологическим (пере)воспитанием и образованием связывались надежды на некое духовное обновление в российском обществе по мере приобщения подрастающих поколений к доктрине Швейцера, к принципам биоэтики, к мироощущению русских космистов, к идеям Вернадского etc. Насколько оправдались надежды энтузиастов, покажет начало следующего века. Пока же, не затевая терминологического спора о том, что надлежит понимать под словом экология, можно констатировать: передача экологических знаний остаётся наиболее естественным поводом стимулировать развитие целостного (а не частичного) человека, умеющего концептуально мыслить. Само по себе значение того, что такой повод имеется, весьма велико. Но пропорционально ему велика вероятность обольщаться насчёт потенций экологического образования. 

   Если читатель желает самостоятельно ориентироваться в социальном, мировоззренческом, содержательном, методическом, дидактическом аспектах экологического образования, а также в научной проблематике научных дисциплин, составляющих сложный и быстро растущий „организм“ экологии, он может опереться на те многочисленные тексты, сведения о которых сообщает наш библиографический указатель. Тексты эти созданы в различных жанрах: от тезисов незатейливого доклада до академической монографии. Поэтому они способны удовлетворить запросы широкого круга читателей. 

   Для их удобства источники в указателе (имеющие сквозную нумерацию) упорядочены трояко: 
- по 13-ти разделам,приведённым в оглавлении (внутри каждого раздела названия расположены по алфавиту); 
- по фамилиям авторов или редакторов произведений — в алфавитном порядке;
- с отсылкой к номеру источника в нашем указателе (см. так называемый „Именной указатель“); 
- по 15-ти отдельным направлениям (см. „Дополнительный тематический указатель“ в конце издания), которые содержат сводки номеров источников в нашем указателе, относящихся (прямо или косвенно) к теме данного направления. 

   Библиографический указатель называется кратким, поскольку он не претендует на полноту представления всех опубликованных работ (особенно в разделе I). Составители видели свои задачи в том, чтобы, во-первых, помочь сотрудникам образовательных учреждений всех уровней, студентам, аспирантам, работникам природоохранных органов составить представление о многообразии экологических аспектов в сфере образования и науки; во-вторых, облегчить поиск и выбор новой литературы, отвечающей их интересам;  в-третьих, способствовать расширению последних. 

   Однако массив источников, охваченных указателем, невольно оказывается зеркалом, отражающим обилие взаимных связей между природной средой обитания и цивилизацией, порождающих ответвления направлений исследований. А также зеркалом, отражающим многообразие подходов к проблемам экологического воспитания и образования. Многообразие это чувствуется, например, на традиционных конференциях учителей и учащихся „Экология и человек“, проводимых томской гимназией № 29. Представленное же во всероссийском масштабе, оно способно обескуражить педагога разноголосицей суждений, несоизмеримостью условий приобретённого опыта, пестротой мировоззренческих установок авторов. Поэтому читатель, вероятно, почувствует себя в ситуации выбора, в ситуации самоопределения. Хотя составители ограничились восьмилетним периодом, читателю будет достаточно его, чтобы выявить главные тенденции развития образовательных идей и стратегий. Знакомясь с мнениями коллег и сравнивая их с собственными наблюдениями, педагог, скорее всего, задумается над границами возможностей нашего экологического воспитания и образования. 

   Чтобы уяснить их глубинное происхождение, а вместе с тем и потенциал реформ, стоит сосредоточиться на положениях статьи [1] философа Владимира Бибихина (недавно обратившегося к вдумчивому читателю с пронзительной книгой [2]), отрывочно цитируемыми ниже. „Страна Берендея вынесена в рай, и то, откуда она вынесена, и те, кем она вынесена в рай, надёжно и прочно оставлены в немыслимом несчастье. Это несчастье абсолютное: ближайшего соседства рая и его надёжной, уверенной неприступности [1, с. 122]. ... Чистота рая сохраняется уверенной полнотой его изъятия, тем, что на земле без него не остаётся ничего, только горе. ...Это горе вынесенного рая. Он вынесен, он не на земле; и он вынесен этой землёй в своём чистом отсутствии. Её горе без мер значит, что всё определяет и единственно диктует на этой земле рай своим отсутствием. Рай отсутствующий поэтому присутствует так близко, как это только возможно. Близость его отсутствия измеряется безмерностью горя. [1, с. 123]. ... Близость нездешнего рая убедительно, с нечеловеческой достоверностью, вот уж действительно лишний раз подтверждается провалом всякого нашего устроительного усилия. Тем теснее присутствие того, от чего мы всегда далеки. В верности нашего опоздания к сотворению мира вся наша опора. Мы твёрдо знаем, что то, чем мы всегда обделены, нас не подведёт“ [1, с. 126]. 

   Какие же фундаментальные свойства отличают системы сотворённого до нас мира - природного и социального? Теория самоорганизации, называемая также синергетикой, или нелинейной динамикой, выделяет их несколько. Это открытость (неравновесность, или „проточность“: протекание через систему потоков энергии, вещества и других ресурсов); нелинейность (отклик на воздействие, испытываемое той или иной системой, изменяется с ростом воздействия не пропорционально ему, а по нелинейному закону, причём нелинейность часто даёт о себе знать в „массовых“ явлениях, где согласованно действует значительная доля участников процесса); сложность (структурную и особенно поведенческую, обычно оцениваемую наименьшей длиной алгоритма, требуемого для описания поведения системы); присутствие случайных (принципиально неуправляемых) сил, часто очень слабых, но оказывающихся влиятельными в состояниях неустойчивости системы. Благодаря перечисленным свойствам возможны как процессы формирования порядка, самоорганизации, так и утраты порядка, хаотизации [3, с. 83-84]. Нелинейность и сложность в сочетании с неустойчивостью приводят, в частности, к тому, что ошибочный ответ человека на вызов обстоятельств можетпородить ситуацию куда более опасную, чем исходная. 

   Механизм такой лавинной дезорганизации сложных нелинейных систем, называемый самоорганизованной критичностью (self-organized criticality), является универсальным. Самоорганизованная критичность характерна для катастрофических процессов в природе (например, землетрясения, сход лавин с гор), в биологических системах (таковы, скажем, реакция человеческой психики в форме нервного срыва на пустяковую, казалось бы, неприятность; вымирание почти всей популяции животных вследствие эпидемии в неблагоприятных погодных или других условиях), в социуме (кризис на бирже ценных бумаг, влекущий крах банков или фирм в целом регионе мира) [4, с. 1349-1351; 5, с. 204-214; 6, с. 94-103]. Можно предположить, что и динамика моды, и ритм самоубийств в некотором сообществе проявляют подобные закономерности [7, с. 96-103, 111-113]. По мере того, как производственная, военная, коммерческая, рекреационная активность человека становится всё более интенсивной, повышается вероятность вызванных ею катастроф в режиме самоорганизованной критичности. 

   Рост этой тенденции предвидел германский философ Мартин Хайдеггер. В докладе 1938 г. „Время картины мира“ он утверждал: „Каждая историческая эпоха не только более или менее велика в сравнении с другими; у неё каждый раз ещё и своё собственное понятие о величии. Но как только гигантизм планирования, расчёта, организации, обеспечения превращается из количества в собственное качество, гигантское и, по-видимому, сплошь и всегда подлежащее расчёту, как раз поэтому становится расчёту не поддающимся. Неподрасчётность невидимой тенью нависает над всеми вещами в эпоху, когда человек стал субъектом, а мир картиной“ [8, с. 106-107]. 

   Приведённым выше мыслям В.В. Бибихина о рае, вынесенном с земли, имеется некоторая параллель среди прогнозов, выданных синергетикой человеческому уделу. Человеку не придётся безмятежно жить. Ему предстоит бороться за выживание и условия успешной деятельности внутри динамических систем, далёких от равновесия, сверхсложных, сильно нелинейных, в силу чего склонных к хаотическому поведению. Именно такими взаимосвязанными системами являются биосфера Земли и современное мировое сообщество [6, с. 72-93; 9, с. 247-284]. (Дискуссию между В.И. Даниловым-Данильяном и Н. Н. Моисеевым о том, возможна ли „коэволюция природы и общества“, см. в „Вопросах философии“, 1998, № 8.) Потому от человека сегодня более, чем когда-либо, требуется системное, или холистическое, т.е. целостное, мышление. Заметим, что внимание к феномену системности уходит в глубину времён: используемый для описания реальности (и знанияо ней) термин система происходит от др.-греч. слова ******* — „составленное из многих частей, соединённое водно целое“. С употреблением нового понятия синергетическая система связано обобщение универсальной категории системы. Последняя трактуется сегодня как форма представления предмета научного познания [10, с. 177]. 

   Столь же древним, но и современным оказывается один из главных методов исследования системы: создание моделей, отражающих основные особенности образующих её структур и ритмику текущих в ней процессов. Модель системы — это также система. Поэтому успешное создание и применение моделей невозможно без развитого системного мышления. Познание сложных систем именно как целостных образований требует развитой интуиции и всего комплекса человеческих способностей, связанного с функционированием правого полушария головного мозга. Кроме того, системное мышление ориентировано на понимание явлений весьма подвижных, изменчивых, трансформирующихся. Поэтому оно предполагает повышенную восприимчивость к самой динамике, т.е. к многообразному движению системы (как это принято в физике [3, с. 77; 4, с. 1353-1354; 9, с. 22-63]), к эволюции (традиционно изучаемой в биологии и экологии [6, с. 172-188; 11, с. 113-115]), к истории (что составляет преимущество гуманитарных наук [12, с. 36-37], в последнее время обращающих внимание на методологию синергетики [9, с. 64-116]). 

   Действенным стимулом формирования системного мышления может стать развитие эколого-культурологического аспекта в проектировании образовательных стратегий [13, с. 75-76; 14, с. 89-90; 6, с. 16]. Методологическая основа объединения экологии и культурологии уже создана: это упоминавшаяся выше теория самоорганизации и хаотизации в динамических системах. По мере проникновения идей синергетики в учебные дисциплины (как естественнонаучные, так и гуманитарные) будут складываться всё более благоприятные условия для осуществления такой интеграции в организационно-методическом плане. 

   Однако до сих пор не чувствуется, что начала складываться основа профессионального сближения преподавателей экологии и культурологии, что они сознают intellectual profit (интеллектуальную выгоду) кооперации. Между тем она многое обещает даже в варианте-minimum, когда, упрощённо выражаясь, один профессионал-предметник учится у другого. 

   Обсуждая этот вариант, начнём с потребности эколога в культурологическом образовании (термин культурология означает гуманитарные исследования, затрагивающие методы двух или более дисциплин в области различных аспектов истории и теории культуры [15, с. 165]). Как утверждает историк науки и востоковед Евгений Рашковский, предпосылкой решения любой фундаментальной научной проблемы (в том числе экологической, многократно рассматриваемой на всех уровнях образования) служит выявление не менее трёх „логик развития“ [12, с. 36]. 

   Во-первых, выявление „внутринаучной“ логики развития научных идей, относящихся к данной проблеме. Итогом может стать, например, совершенствование частных методов деятельности определённого типа. Здесь социокультурный фактор может вообще не просматриваться или может действовать лишь опосредовано, через прогресс техники. Благодаря ему, скажем, обновляются методы мониторинга, сбора информации, её обработки,представления полученных результатов и т.д. 

   Во-вторых, выявление логики развития, вызванного изменением социокультурной обстановки. Германский философ и социолог Карл Манхейм в середине 1940-х годов [16, с. 572-577], а также российский лингвист и культуролог Юрий Степанов в наши дни убедительно аргументировали положение о том, что cтили, или парадигмы, имеются не только в материальной, но и в духовной культуре, — прежде всего в научном мышлении [17, с. 28]. Одно из первых утверждений о стилях мышления, по-видимому, принадлежит русскому историку и культурфилософу в эмиграции Георгию Федотову. В статье 1932 г. он характеризовал два „стиля русской исторической науки“ — Н.М. Карамзина и В.О. Ключевского, связывая с первым le grand style — стиль ампир (цит. по [17, с. 31]). По утверждению К. Манхейма, человеческая мысль развивается „стилями“, а различные школы мышления можно различать благодаря различным способам использования образцов и категорий мышления [16, с. 573]. В 1953 г. Макс Борн, лауреат Нобелевской премии по физике, подытожил свои наблюдения над закономерностями развития естествознания коротким тезисом: „Стили мышления — стили не только в искусстве, но и в науке“ (цит. по [17, с. 32]). В дальнейшем анализу причин смены этих стилей (научных парадигм) была посвящена известная книга Томаса Куна „Структура научных революций“. 

   Исследователю, стремящемуся уяснить тенденции приращения и преобразования знания, относящегося к данной проблеме в экологии, важно представлять себе развитие её социокультурного фона. Не зная этого фона, нельзя, например, правильно понять изменение содержания универсальных понятий (концептов), ключевых терминов, рабочих определений и пр. 

   В-третьих, выявление логики развития, обусловленного процессами внутри личности самого исследователя. В его научной деятельности, в его особенностях восприятия, выбора и распространения новых идей неизбежно (хотя порой и незаметно) проявляются его внутренние потребности, его ценностные предпочтения/отвергания. 

   Подчеркнём, что они не просто продиктованы биографией исследователя, но имеют под собой философскую или философско-религиозную основу [18, с. 82-87; 12, с. 36]. Кроме того, ценностям присуща собственная динамика [19, с. 59], которая порождена как индивидуально-психологическими причинами, так и социокультурным фактором. Поэтому осведомлённость исследователя-эколога в вопросах культурологии оказывается необходимым условием глубины его профессионального самосознания да и рефлексии его жизнедеятельности в целом. Наконец, осведомлённость эта заметно повышает вероятность успешного общения с коллегами, особенно в ситуации передачи так называемого личностного, или подразумеваемого, знания (tacit knowledge — термин Майкла Поланьи), интуитивного по своему происхождению, отрывочного, недосказанного [12, с. 39]. 

   В свете изложенного было бы ошибкой игнорировать роль, какую играет в развитии личности постоянная работа с моделями, в том числе и с предсказательными, столь актуальными сейчас [9, с. 3-13]. Процедуры оделирования, имитирования, планирования, проектирования, хотя и носят, на первый взгляд, чисто технический характер, незаметно изменяют отношение к предмету познания. Это процесс сложный: в нём есть и психологический, и профессионально-цеховой, и мировоззренческий планы. Философским комментарием к этим процедурам могут служить соображения В.В. Бибихина: „Планирование выставляют более надёжным, чем бесплановость. Но иллюзорная уверенность, которую оно создаёт, есть надёжность заговора, заклинания. Поэтому существенной разницы между планированием и бесплановым падением нет. „... Удаваясь в частном, планирование не может не провалиться в целом. Кроме того, оно вызывает слепоту к реальности в той мере, в какой планирующие впадают в иллюзию, будто реальность ими создаётся. Наоборот, свободное падение даёт быстрее нащупать структуру реальности, оно часто вызывает далёкие прозрения и компенсирующие противотоки. Настоящее зло — думать, будто кроме планирования и падения альтернатив не дано, и заворожённо смотреть под ноги“ [2, с. 250-251]. 

   Следовательно, культурологическое образование актуально для эколога в той мере, в какой оно дополняет его опыт специалиста, обостряет понимание и ощущение того, что он как мыслящее существо живёт в изменчивом мире, причём пронизывающие наш мир многообразные связи проходят через него самого, через его разум и душу. А теперь коснёмся потребности культуролога в экологическом образовании. Здесь можно ограничиться тоже тремя пунктами. 

   Во-первых, стоит вспомнить, что у истоков культурологии находятся эволюционные ряды Тайлора. Представитель эволюционной школы в этнографии и истории культуры Эдвард Б. Тайлор полагал, что все явления культуры распределяются по видам. Иначе говоря, созданные человеком материальные предметы, обычаи, ритуалы, верования и т.п. — всё это виды, аналогичные видам растений и животных. Эволюция постоянно совершается внутри этих видов, образующих в совокупности эволюционные ряды. В 1871 г. Э.Б. Тайлор писал: «Точно так же, как каталог всех видов растений и животных известной местности даёт нам представление о её флоре и фауне, полный перечень явлений, составляющих общую принадлежность жизни известного народа, суммирует собою то целое, что мы называем его культурой» (цит. по [17, с. 18-19]). В самой идее Э.Б. Тайлора явно просвечивает именно тот подход, который сегодня называют экологическим. С развитием семиотики (междисциплинарной науки о знаковых системах) такие ряды культурологи стали называть эволюционными семиотическими рядами. Помимо них для культуролога важны и ряды иного рода: те, что объединяют виды, относящиеся к одной эпохе, но из самых разных эволюционных рядов. Целостность, возникающая в итоге такого объединения, есть стиль, или парадигма, эпохи. Весьма показательно, что принцип эволюционного семиотического ряда плодотворно использовал в этологии (науке о поведении высших животных) Конрад Лоренц, исследуя эволюцию ритуала в биологических и культурных сферах [20, с. 416-451]. 

   Во-вторых, последнее десятилетие отмечено успешным использованием идей и методов синергетики в задачах демографии, политологии, экономики и экологии, в том числе глобальной [5, с. 206-285; 6, с. 72-94, 159-172; 11, с. 113-124; 21, с. 72-77; 22, с. 326-375; 23, c. 11; 24, с. 7-8; 25, с. 34-35]. Оперирование понятиями теории самоорганизации может оказаться продуктивным и при обращении культуролога к уже проделанным, классическим исследованиям. Например, для выяснения действия механизмов обновления культуры [7, с. 109-111] большое значение имело бы освоение результатов предпринятого Борисом Ярхо в 1928-29 гг. изучения динамики жанра европейской трагедии XVII-XIX вв. Согласно его заключению, „вся история литературы составляется из массы волнообразно (и, в принципе, независимо друг от друга) эволюционирующих признаков“ [26, с. 256]. Ценность подхода Б.И. Ярхо как в том, что автор умело пользовался идеями и количественными методами эволюционной биологии тех лет (и даже новейшей физики!), так и в осуществлении им стратегии, какой придерживается синергетика: „Свести возможно большее количество частных отличительных признаков к возможно меньшему количеству отличительных общих понятий“ [26, с. 205]. Заметим, что политологи лишь сейчас приступают к интерпретации поведения сложных социальных систем, исходя из представлений синергетики [24, с. 7; 25, с. 32-35]. 

   Но культурологу ничто не мешает поставить вопрос шире: о синергетике культуры, обозначая этим термином раздел культурологии, занимающийся построением, изучением и применением математических моделей процессов самоорганизации и хаотизации в социокультурной сфере. Тогда, скажем, чтобы описать распространение наркомании, целесообразно привлечь схему фрактального (самоподобного) роста, приняв во внимание итоги этнографических и культурологических исследований М. Элиаде, М. Добкин де Риос, Т. Маккенны и др. 

   В качестве ещё одной задачи предложим разработку содержания понятия и построения моделей культуротопоценозов (опирающегося на достижения экологов в изучении биогеоценозов). Культуротопоценоз (от др.-греч. ****** — общий, община, соучастник) можно понимать как взаимосвязанную совокупность („ценоз“) динамических систем разнообразных культурных образцов („культуроценоз“), устойчиво занимающую определённую область („топос“) их распространения и проявляющую признаки исторически сложившейся адаптации к характерным условиям (географическим, климатическим, демографическим, экономическим, политическим и др.) данного топоса. Пример культуротопоценоза — комплекс различных культурных образцов, типичных для жизнедеятельности некоторой религиозной общины, проживающей более или менее компактно в специфическом этнокультурном окружении на некоторой территории с относительно чёткими границами. По-видимому, целесообразно оперировать понятием культуротопоценоза, исследуя динамику сложных и многомерных целостностей, выявленных семиотикой культуры, скажем, Пушкинской эпохи, Серебряного века и т.п. 

   В-третьих, культуролог, пожелавший заняться синергетикой русской культуры, должен учесть „антиномичность России, жуткую её противоречивость“, (Н.А. Бердяев); её „двуликость“, „почти мифологический (сродни кентаврам) образ“ России (Г.П. Федотов). Обобщение этих и других сходных попыток „охарактеризовать русскость“ как главную примету русского менталитета и истории русской культуры предпринято, в частности, Игорем Кондаковым [27, с. 38-70] и В.В. Бибихиным [2, с. 217-223]. Выводы отечественных историков и философов о двойственном строении (бинарности; от лат. bi — по два) русской культуры и национального характера находят себе подтверждение в десятках исторических сюжетов. Специфику русской культуры удачно передаёт предложенный Г.П. Федотовым геометрический образ эллипса. Между его противоположно заряженными центрами развёртывается постоянное соперничество-сотрудничество, сочетающее притяжение и отталкивание смысловых полюсов. Тем самым противоречивость культуры, её внутренняя поляризация оказывается устойчивой. Двоеверие, двоемыслие, двоевластие, „двоецентрие“, т.е. раскол, — давние спутники и выразители сущности отечественной истории. Такая двойственность, с одной стороны, — дополнительный стимул культурного развития. А с другой — она периодически обостряет конфликтность, органически присущуюрусской цивилизации, придаёт историческому процессу прерывистость, сопровождаемую частой и крутой ломкой социокультурных парадигм [27, с. 60-61]. „В российской культурной истории, — пишет в 1998 г. поэтесса Ольга Седакова, — действуют две сильнейших и полярных интенции, две страсти: замкнуться и хранить собственную самобытность — и вырваться на простор всеобщего.“ Борьбу этих страстей отягощает нигилистическая традиция отрицания культуры как самодостаточной ценности. „Именно такого рода нигилизм в высшей степени характерен для русской культуры, или, если угодно, для русского менталитета“ [28, с. 261]. 

   Возможно ли моделировать бинарность русской культуры и вызываемый ею „катастрофизм“ исторического развития? На наш взгляд, вполне возможно. В основу такого моделирования целесообразно положить проявляющийся в экологии закон баланса консервативности и изменчивости. Он известен также в формулировке Вигена Геодакяна, выдвинувшего в 1972 г. принцип сопряжённых подсистем. 

   Указанный закон относится к адаптивным, саморазвивающимся системам, эволюционирующим в изменчивой среде. Примерами их являются: человеческая популяция, головной мозг человека, структуры различных технических, социальных, экологических систем. Согласно принципу сопряжённых подсистем, бинарность, т.е. двухчастность строения, обеспечивает специализацию по двум главным, альтернативным аспектам эволюции: сохранения и изменения. Поэтому бинарность системы оказывается выгодной формой информационного контакта системы „с самой собой“ и с окружающей средой [29, с. 361]. 

   Во всех случаях одна из подсистем консервативная, более универсальная и инерционная, максимально адаптированная к среде, более совершенная и устойчивая, обеспечивающая главным образом внутренние связи в системе, а тем самым — хранение и передачу генетической информации (из прошлого). Вторая подсистема оперативно-поисковая, более специализированная и быстро реагирующая, более прогрессивная и „хрупкая“, обеспечивающая главным образом связи между системой и окружающей средой, а тем самым формирование потока экологической информации (о среде). Как видно, эти подсистемы именно сопряжены, т.е. взаимосвязаны и дополняют друг друга. Смысл такого сопряжения двух полов точно передаёт эпиграммапоэтессы Анны Березиной (см. о ней [30]):
Если мужчина из хаоса мощно красу созидает,
То в совершенстве жена тело возводит своё. 

   Согласно принципу В.А. Геодакяна, бинарное строение адаптивной системы повышает устойчивость её эволюции по отношению к возмущениям и разрушительным воздействиям со стороны изменчивой среды [29, с. 361, 367]. Почему же бинарность русской культуры не обеспечивает устойчивости нашей истории? Поиски ответа на этотвопрос как раз и требуют суммировать усилия исследователей, имеющих культурологическое, экологическое, историческое, философское, математическое образование. Насколько можно судить, до сих пор никто не предлагал изучать бинарность русской культуры, исходя из принципа сопряжённых подсистем. (Причём авторы работ [1, 2, 17, 24, 27, 31-34] сделали ряд обобщений, помогающих развивать такой подход. А Владимир Топоров своим фундаментальным трудом о „двоецентрии“ русского самосознания [34] дал блестящий образец изучения природно-культурного синтеза с учётом экологических особенностей двух столиц.) Первым шагом в этом направлении могло бы стать сравнение свойств двух „полюсов“ русской культуры с характеристиками консервативной и оперативно-поисковой подсистем. Немалую методологическую ценность имели бы выяснение и систематизация нереализовавшихся предпосылок тройственности (тернарности; от лат. terni — по три) русской культуры и ментальности (см. [33, с. 120-123]). Тернарность, как свидетельствует опыт ряда культур, делает устойчивой социальную эволюцию, исключая срывы и эксцессы. 

   Что же касается периодов хаотического развития России, то их наступление не противоречит принципу сопряжённых подсистем. Прототипом здесь способен служить режим функционирования системы, когда нарушена так называемая реципрокная саморегуляция. Реципрокный (от лат. reciproco — двигать туда и сюда), или перекрёстный, механизм обеспечивает согласованную подачу нервных импульсов во взаимосвязанные группы мышц, участвующих в осуществлении сложных движений (бег, ходьба и др.). При этом организованноесокращение одной группы мышц сопровождается расслаблением (из-за отключения) „сопряжённых“ мышц, действующих в противоположном направлении. В результате конечность совершает управляемое движение. Но в силу болезни или возрастных изменений механизм реципрокности выпадает. Вследствие этого происходит включение обеих групп мышц, что вызывает борьбу между ними. Борьба эта проявляется в виде колебательных, т.е. не контролируемых пациентом, бросков конечностей, или тремора (от лат. tremor — дрожание, трепет) [35, c. 91-93]. Разумеется, социодинамика культуры несводима к биомеханике. Однако последняя способна иллюстрировать разнообразие возможного поведения бинарной системы. Не забудем, что природа (в первую очередь живая, но не только) и развивающаяся в её лоне социокультурная сфера составляют в совокупности некую суперсложную динамическую систему с бинарным строением. При этом природа обладает характеристиками консервативной подсистемы, а социокультурная сфера - оперативно-поисковой подсистемы. Размах активности хозяйственной и прочей деятельности человека привёл к тому, что преимущественно однонаправленное действие „природной“ подсистемы на „культурную“, имевшее место в прошлом, сменяется ныне взаимодействием двух подсистем. А это принципиально меняет динамику общей (двухчастной) системы, например, заметно повышая вероятность перехода к режиму самоорганизованной критичности. Очевидно, чтобы строить модели поведения общей системы „природа***культура“ (т.е. бинарные модели), необходима интеграция естественнонаучного и гуманитарного знания.

   Интеграция эта придаёт образованию целостность. Именно целостность в состоянии развить в обучаемых качества, без которых человеку едва ли выстоять в надвигающемся будущем:

36, с. 125]; 
1. проникновение в историческую эстетику природы через знакомство с моделированием мира средствами искусства и философии в различных культурах от Античности до Постмодерна (см. [37-39; 13; 14]); 
2. системное полидисциплинарное мышление педагогов и учащихся, развиваемое в работе с моделями природных, социоприродных, социокультурных систем, в том числе с поведением сложным, плохо прогнозируемым (неподрасчётным, по слову Мартина Хайдеггера); 
3. овладение принципами и алгоритмами нахождения причин, условий, механизмов, признаков развития процессов хаотизации и самоорганизации в жизни мирового, российского, регионального сообществ; 
4. осознание того, что мир пронизывают потоки опасности, но эффективное противостояние локальным и глобальным опасностям всё больше зависит от усилий каждого человека, от напряжения каждого малого и большого сообщества, от способности личности выдвигать — в ответ на угрозу — творческие решения, связанныес освоением мировой культуры и новой формулировкой проблемной ситуации, порождаемой очередным этапом развития культуры [32, с. 5-6]; 
5. (само)критическое отношение к попыткам — пусть и утопическим — подчинить себе действительность. Его удачно передают слова нашего современника: „Мир не то, что думают истолкователи. Мир всегда и больше, и меньше, чем им кажется, он неожиданный. И Россия не другое, чем мир. Мир не то что недоразъяснён и требует окончательно верного мировоззрения, а он не такая вещь, которой можно было бы вообще распорядиться. Мир загадка. Он сделан, чтобы сводить нас с ума. Поэтому, узнавая его, мы лучше остановимся в молчании“ [2, с. 210].
 

ЛИТЕРАТУРА

1. Агошкова Е.Б. Ахлибининский Б.В. Эволюция понятия системы // Вопр. философии. 1998. № 7. С. 170-178.
 
2. Андреев М.Л. Итальянское Возрождение как зеркало русского нигилизма // Искусство и культура Италии эпохи Возрождения и Просвещения. — М.: Наука, 1997. С.257-261.
 
3. Анищенко В.С. Динамические системы // Соросовский образовательный журн. 1997. № 11. С. 77-84.
 
4. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта (Социокультурная динамика России). Т. 1. От прошлого к будущему. Изд. 2-е, перераб. и доп. — Новосибирск: Сибирский хронограф, 1997. — 804 с.
 
5. Ахиезер А.С. Об особенностях современного философствования (взгляд из России) // Вопр. философии. 1998. № 2. С. 3-17.
 
6. Бернштейн Н.А. Биомеханика и физиология движений / Под ред. В.П. Зинченко — М.: Ин-т практической психологии; Воронеж: НПО „МОДЭК“, 1997. 608 с. 
7. Бибихин В.В. Закон русской истории (ответ Генрику фон Вригту) // Вопр. философии. 1998. № 7. С. 94-126.
 
8. Бибихин В.В. Узнай себя. — СПб.: Наука, 1998. 577 с.
 
9. Гаврилов А.К. А.Н. Березина и её „киммерийские“ эпиграммы // Древний мир и мы: классическое наследие в Европе и России — 1997. — СПб.: Алетейя, 1997. С. 227-241.
 
10. Гайденко П.П. Христианство и генезис новоевропейского естествознания // Философско-религиозные истоки науки. — М.: Мартис, 1997. С. 44-87.
 
11. Геодакян В.А. Системно-эволюционная трактовка асимметрии мозга // Системные исследования. Методологические проблемы: Ежегодник 1986. — М.: Наука, 1987. С. 355-376.
 
12. Капица С.П., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. Синергетика и прогнозы будущего. М.: Наука, 1997. 285 с.
 
13. Ким Л.В., Пойзнер Б.Н. Образы глобальной экологии, синергетики и диатропики — основа целостного экологического сознания // Экология и человек: Тез. докл. IV междунар. конф. (20-22 марта 1997 г., г. Томск). — Томск, 1997. С. 8-12.
 
14. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Антропный принцип в синергетике // Вопр. философии. 1997. № 3. С. 62-69.
 
15. Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры: Учеб. пособие. — М.: Аспект Пресс, 1997. 687 с.
 
16. Кулик А.Н. Политическое образование в постперестроечной России: есть ли выход из кризиса? // Материалы конференции „Учёные и университеты России в условиях переходного периода“ (17-20 сентября 1998 г., г. Ульяновск) / Под ред. В.А. Бажанова. — Ульяновск: Изд-во СВНЦ, 1998. С. 31-37.
 
17. Лоренц К. Оборотная сторона зеркала / Сост. А.В. Гладкого, А.И. Фёдорова. — М.: Республика, 1998. — 393 с.
 
18. Лосев А.Ф., Тахо-Годи М.А. Эстетика природы (природа и её стилевые функции у Р. Роллана). — Киев: Collegium, 1998. — 242 с.
 
19. Малинецкий Г.Г., Потапов А.Б. Нелинейность. Новые проблемы, новые возможности // Новое в синергетике. Загадки мира неравновесных структур. М.: Наука, 1996. С. 165-190.
 
20. Манхейм К. Консервативная мысль // Манхейм К. Диагноз нашего времени. — М.: Юрист, 1994. С. 572-668.
 
21. Мережковский Д.С. Тайна русской революции. Опыт социальной демонологии. — М.: Русский путь, 1998. — 144 с.
 
22. Осаченко Ю.С. Эколого-культурологический аспект в проектировании образовательных стратегий // Образование и наука: современные стратегии развития: Межвуз. темат. сб. ст. и материалов. — Томск, 1996. С. 89-91.
 
23. Пантин В.И. Ритмы общественного развития и переход к постмодерну // Вопр. философии. 1997. № 3. С. 3-13.
 
24. Пойзнер Б.Н. О стимулах становления человека и смены его ценностей // Высш. образование в России, 1996. № 3. С. 57-60.
 
25. Poizner B.N. Resacrization of Natura as a task of higher ecological education // Intern. Conf. „Fundamental and applied problems of environmental protection“ (Sept., 12-16. 1995, Tomsk). Abstracts, vol. 5. — Tomsk: Tomsk State UniversityEdit., 1995. P. 75-76.
 
26. Природа в культуре Возрождения. — М.: Наука, 1992. 240 с.
27. Рашковский Е.Б. Историк как свидетель, или Об источниках исторического познания // Вопр. философии. 1998. № 2. С. 35-42.
 
28. Руднев В.П. Словарь культуры ХХ века: Ключевые понятия и тексты. — М.: Аграф, 1997. 384 с.
 
29. Соснин Э.А., Пойзнер Б.Н. Лазерная модель творчества (от теории доминанты к синергетике культуры). — Томск: Изд-во ТГУ, 1997. — 150 с.
 
30. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. — М.: Школа „Языки русской культуры“, 1997. 824 с.
 
31. Тимашёв С. Ф. Принципы эволюции нелинейных систем // Рос. хим. журн. 1998. Т. 42, № 3. С. 18-35.
 
32. Тимашёв С.Ф. Фликкер-шум как индикатор „стрелы времени“ // Рос. хим. журн. 1997. Т. 41, № 3. С. 17-29.
 
33. Топоров В.Н. Петербург и „Петербургский текст русской литературы“ // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ.Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избр. — М.: Прогресс — Культура, 1995. С. 259- 367.
 
34. Трубецков Д.И. Колебания и волны для гуманитариев: Учеб. пособие для вузов. — Саратов Изд-во ГосУНЦ „Колледж“, 1997. 392 с.
 
35. Хайдеггер М. Время картины мира // Новая технократическая волна на Западе. — М.: Прогресс, 1986. С. 93-118.
 
36. Цейтлин Б.М. Эйдос экоса // Человек. 1998. № 5. С. 122-127.
 
37. Экология, экономика, энергетика: методологические подходы к построению моделей эволюции социокультурных систем / Под ред. И.В. Мелик-Гайказян, В.Ф. Тарасенко. — Томск: Изд-во ТПУ, 1997. 220 с.
 
38. Эпштейн М.Н. „Природа, мир, тайник вселенной...“: Система пейзажных образов в русской поэзии. — М.: Высш. шк., 1990. — 303 с.
 
39. Ярхо Б.И. Распределение речи в пятиактной трагедии (К вопросу о классицизме и романтизме) // Philologica, 1997. Т. 4. № 8/10. С. 201-288.